[gilbarad]

Выкладываю текст, задуманный еще в 2016, поэтому идеи... соответствующие. Раскопал наброски среди своих черновиков - и причесал, конечно, потому что изначальный вариант даже меня напугал совершенно неудобоваримым стилем и полным отсутствием логики.

Возвращение

Часть I

С низкого неба, затянутого серыми тучами, сквозь которые с трудом пробивался болезненный раздражающий свет неяркого солнца, капал мелкий тоскливый дождик; резкий пронизывающий ветер норовил забраться под одежду, выстудить тело; под кожаными сапогами противно хлюпала раскисшая земля, из коричневых луж взлетали грязные брызги...

Хэлрос удрученно шмыгнул носом, поплотнее запахивая на груди плащ. И это - на весь Гондор славящийся хорошей погодой Итилиэн, ныне, увы, почти утраченный сад Южного Королевства людей? И это - середина уруи? Страшно подумать, что будет, когда наступит настоящая осень... Надо ж было ему, двадцатилетнему пареньку, додуматься до такого - вступить в отряд добровольцев-разведчиков; и ладно бы высокая цель была - перед девушкой покрасоваться - так ведь нет ее, девушки-то. Ну, пока нет...

И вот - как выступили, так сразу погода испортилась. Хорошо еще, что первую ночь провели в разрушенном Осгилиате - но многих одолевали кошмары, самому Хэлросу снилась объятая пламенем гигантская башня с круглым куполом... Может, и правду старики говорят: неспокойное место, печаль и тоску навевает. Впрочем, нечего об этом думать - и до следующего ночлега недалеко уже. Может, и кончится к тому времени дождь...

Конечно же, это отец уговорил отправиться в земли за Андуином - как-то исподволь, незаметно. Он-то бредил родным Итилиэном, который оставил навсегда, еще когда был подростком - после извержения Амон Амарт. Вспоминал зеленые лесистые холмы Эмин Арнен... Видел теперь Хэлрос эти холмы - ничего особенного. Ну да, травы по грудь, и деревья - высокие и стройные, словно колонны, и цветы - а в Палатах Исцеления у Иорет, старой сороки, еще красивее и ароматнее есть, и покинутый ныне древний замок Наместников - Пен-ардуин, стоящий на самом западном холме, с которого даже Минас Тирит видно... Вот в Белом Городе лучше - строгая, правильная планировка улиц, размеренная жизнь: всегда знаешь, кто ты и что тебе нужно; не то что на равнинах и холмах, где сразу как-то теряешься... Но чего чужестранцы так им восхищаются - непонятно. Да, красиво и величественно - и что с того? Дом Королей - не златолиственный чертог таинственной ведьмы из Лотлориэна, из которого, как гласят предания, не возвращаются прежними... Город - и все. Но если бы Минас Тириту грозила беда, молодой гондорец без колебаний отдал бы за него жизнь...

Очнувшись от раздумий, он заметил, что немного отстал от пяти своих товарищей - на всех были длинные черные плащи с капюшонами и черные же рубахи с вышитым белыми серебрящимися нитями Древом на груди; нагнав их, подошел к главе отряда - невысокому кряжистому человеку средних лет, которого добровольцы избрали главой больше за легкий нрав, чем за талант следопыта и командира; тронул за плечо.

- Командир Лархонн...

- К перекрестку дорог подойдем, заночуем - и повернем назад. Может быть, все-таки встретится на третий день враг пострашнее кролика - хоть мечу работа будет, - угадав невысказанный вопрос, хитро подмигнул тот карим глазом, улыбнувшись в темную с проседью бороду. Дунэдайн, посветлев лицами, переглянулись между собой...

Постепенно приближались темные горы Эфел Дуат, над их острыми гребнями была разлита чернота; холодно плескала глубокая река Моргулдуин, вытекавшая из-за выдававшегося вперед и вправо отрога, скрывавшего Имлад Моргул; над водой стелился туман; сапоги, ступавшие по выщербленным каменным плитам древней дороги, рождали глухое эхо; тихо шелестела на ветру листва падубов и седых ясеней, тускло поблескивали водяные капли на мелких синих цветах гиацинтов, кусты ежевики росли на лесных прогалинах и в редких оврагах; цветы утесника желтели в подступающем сумраке... Резкий ветер с запада разогнал тучи, обнажая сине-лиловое небо; догорел закат над острыми дальними шпилями Осгилиата; дождь кончился. В вышине зажглись первые звезды - мелкие, прозрачно-серебряные. Пора было остановиться на ночлег...

Гондорцы собрались под сенью зеленого шатра, образованного сплетавшимися над головой ветвями могучих дубов - там хотя бы было не так мокро - и жевали отсыревшие за день галеты и солонину, запивая их вином из фляг.

Ужин закончился; Хэлрос, прислонившись к шершавому стволу дерева, молча наблюдал за своими соратниками. Сулион, самый высокий в отряде, долго и безуспешно пытался развести костер, но ему мешала сырость; наконец, резким движением отбросив с лица мокрые пряди, он сел на землю. На дне его серых глаз, несмотря на усталость, все-таки искрилась радость от предвкушения близкого возвращения домой... Рядом устроился младший брат, Лоссмир - совсем еще юный, как бы не моложе самого Хэлроса - освещенное луной бледное лицо, лихорадочный горячий блеск во взгляде... О чем-то беседовал с Лархонном смешливый смуглый Анарадан, лишь недавно пришедший в Минас Тирит с южного побережья - нахальный светлый взгляд, выгоревшие на южном солнце бледно-золотые волосы... Чуть отстраненно держался рассудительный и немногословный Иорлас - его старший брат несколько лет назад стал Стражем Цитадели...

Как-то незаметно пролетело время, подкравшаяся дремота размыла мысли, словно волна - песок. Кинули жребий: кому нести дозор? Оказалось - Лоссмиру, за ним - Хэлросу. Посмеялись - видимо, и в эту ночь не стоит ждать врага врага страшнее обычного ночного кошмара... Легли - прямо так, на землю, укрывшись плащами.

Хэлрос проспал недолго, вскочил, как будто и не было долгого дневного перехода вдоль реки. Нет, не уснуть - и надо бы, да не выходит. Что ж, утром будут красные глаза и больная голова, и каждый звук будет вонзаться в виски, словно крик, и мир подернется легкой туманной завесой - но это будет - утром. А пока - в ночи - прилив сил, и хочется что-то делать... да вот хоть нести дозор.

Вспомнились долгие вечера в библиотеке Минас Тирита, где при колеблющемся свете ночника он засиживался допоздна, листая ломкие желтые страницы, изучая, сравнивая, запоминая... Он помнил имена всех королей и наместников Гондора; не хуже любого целителя ведал, тщательно изучив труды Анардила Линхирского, какие травы и камни следует и не следует давать при разных болезнях; разбирался в рисовании - однажды так точно изобразил старого библиотекаря Бериара, что тот только руками всплеснул; знал наизусть многие поэмы о героях Древних дней - читая об их подвигах, взращивал в себе благородство и непреклонность духа, желал походить на них; глядя на его изящный почерк, люди предрекали ему будущее королевского писца. Отец часто недоумевал при виде возвращавшегося на рассвете сына, изредка ворчал - мол, испортишь глаза, ни к чему тебе столько знать. Над ним часто подшучивали сверстники, когда он вдруг застывал, стекленея глазами и что-то неслышно шепча про себя, вспоминая строки баллад...


На холме над самой рекой - высокая угловатая фигура дозорного. Гондорец подошел к Лоссмиру сзади, тронув за плечо - ощутил под рукой резкое, испуганное движение:

- Кто...

- Мне не спится что-то, я покараулю до рассвета. Ложись, Лоссмир.

- Спасибо, - почти прошептал тот, отошел в тень; затем лег подле брата...

Снизу, из отуманенной воды, смотрело странно колеблющееся отражение: мужественные - несмотря на молодость - черты лица, немного озорные серые глаза, длинные темные волосы. Дунадан подмигнул самому себе, тихо рассмеялся - и потянулись в серой скуке долгие - часы? минуты? - не понять; и как-то вдруг подступила жажда, пересохли губы... Мелькнувшие в памяти слова отца - "Не пей воду, текущую из Моргульской долины" - отогнал, поморщившись: сколько еще страшных сказок бродит по Гондору - взять хоть ту же историю о кошках, служивших королеве-ведьме... Ну, в конце концов, не идти же к спящим, выискивая в ночи свой мешок, где - среди всего прочего - лежит фляга... Присел, зачерпнул из ледяной реки. Вода была сладковатой на вкус, пахла чем-то приторно-дурманным; на мгновение она обожгла горло, по непроизвольно выгнувшемуся назад телу прошла мелкая ледяная дрожь - и все прошло, только постепенно подкралось какое-то странное оцепенение - нечто большее, чем просто сонливость... Вдруг - словно удар грома: там, в овраге - приземистые фигуры, у одного в остром ухе блеснула золотая серьга... Но тело - словно каменное, язык повиновался с трудом, крик вышел каким-то придушенным:

- Тревога! Орки!

Краем глаза заметил - в лагере вскочили на ноги, серебристо блеснула сталь клинков. Тени замерли - на мгновение - и резко приблизились. Хотел выхватить меч - и не смог; подгибались ноги, и, цепляясь за ствол высокого дерева, юноша медленно сползал вниз - при свете луны его нельзя было не заметить.

- Тарк!..

И ледяная, словно воды реки, тьма затопила сознание, и последнее, что запомнил молодой человек - взгляд желто-зеленых глаз склонившегося над ним орка...

Часть II

Скрип колес. Толчки. Под телом - что-то твердое, деревянное. Видимо, он лежит на дне телеги. Человек открыл глаза. Немного больно после уютной темноты под веками, очертания предметов подрагивают и расплываются. Но в глаза не бьет солнце - небо скрыто тяжелыми сизыми тучами. На нем - багровые разрывы расходящихся, гниющих по краям ран, сочащихся бледным золотым светом. Воздух - горьковатый, дымный. От него трудно дышать, слезятся глаза. Головы не поднять - тело почти не повинуется. Значит, надо опять закрыть глаза и вспоминать: кто я? почему я здесь?

Память возвращалась медленно - так проступают под острым внимательным взглядом летящие резные узоры на старинной каменной плите, с которой стерли вековую пыль и грязь.

С зарождающимся ужасом, еще не желая поверить в несчастье, Хэлрос тихо застонал - с воспаленных губ сорвался жалкий звук, потонувший в скрежетании дерева о камень. Пересохший рот был весь в язвах, нестерпимо хотелось пить - и он отчаянно, хрипло закричал, и полопалась кожа, и на языке - противный, солоновато-горячий вкус крови.

На этот раз его крик услышали. Глуховатый голос произнес:

- Неужто этот тарк очнулся наконец?

Ему ответил другой, грубый, сильно коверкая Всеобщее наречие:

- А я знай? Нхармр путь на месте сиди. Старый Лархат иди тарк проверяй.

Повозка остановилась. В поле зрения злополучного гондорца, который готов был завыть от злой обиды на себя, на бесславную и бездарную судьбу, появилось тревожное лицо крупного орка. Продолговатые карие глаза - к удивлению молодого человека - смотрели без сочувствия, хотя и без явного злорадства и ненависти: скорее - равнодушно.

- Тарк очнись? Тарк большой, а глупый. Орк-ребенок больше умный, чем тарк. Орк-ребенок Моргул-вода не пей. Большой тарк Моргул-вода пей. Большой тарк хотел свою смерть найди от Моргул-вода?

Увидев, что юноша отрицательно замотал головой, Лархат, сграбастав за волосы и плечи корявыми пальцами, чуть приподнял его. Сунул под нос темную кожаную флягу, обдав резким запахом каких-то неведомых трав:

- Тогда пусть тарк это пей, если жить хоти. Тарк здоровый потом будь, не больной.

От первого же глотка в глазах у молодого человека потемнело; показалось, что внутри взметнулся огонь; закашлялся, отталкивая руку орка - холодные коричневые струйки потекли по подбородку... Вскоре телега снова тронулась с места.

Хэлрос сперва был в каком-то забытьи: сил недоставало; мучил вопрос: что с отрядом?.. Но потом - видимо, подействовало то жуткое питье - юноша окреп, смог приподняться на руках, устроился в полусидячем положении, под мерное щелканье кнута и рев волов озирая окрестные земли. От края до края - простиралась под кровоточащим закатными лучами небом бесконечная унылая равнина, покрытая бледно-золотыми травами; по ней были рассыпаны небольшие селения - над далекими крышами в небо поднимались серые струйки дыма; кое-где змеились серебристые петляющие речки, текшие в сторону отуманенного юга.

Спереди сидели Лархат, погонявший волов, и еще один орк - в сером жилете, сутуловатый, с заплетенными в косы пегими волосами и золотой серьгой в ухе. Вдруг он обернулся. Гондорец с невольной дрожью узнал скуластое лицо зеленоглазого орка, который склонился над ним - тогда, в Итилиэне... Выговор у него был намного более чистым и правильным, чем у Лархата, но слова он произносил очень быстро, к чему гондорец привык не сразу.

- А, узнал, значит, - зло усмехнулся, блестя глазами, прочел немой вопрос на лице. - Не бойся, твоих друзей-тарков мы не тронули, раз уж ты их предупредил и они успели вооружиться. Меня Нхармр зовут. Это я заметил, что с тобой что-то не то, велел тебя в наш лагерь в горах отнести. Там наш шаман с тебя чары реки снял, но в беспамятстве ты пробыл очень долго. Мы уже в Нурне давно, к ночи до моего дома доберемся. Не вздумай бежать по дороге - убью.

Когда наступили сумерки, повозка остановилась. Хэлрос, опираясь на жилистую руку Нхармра, вылез из телеги; немного пошатывало - все еще кружилась голова; Лархат отправился обратно на север... После подъема вдоль реки перед человеком и вцепившимся ему в плечо орком предстало обнесенное покривившейся изгородью грубоватое строение под соломенной крышей,сложенное из булыжников; деревянная дверь открылась неохотно, противно скрипнув о высокий порог; не раздеваясь, дунадан повалился на шкуры, принесенные хозяином, перед этим выпив еще обжигающего орочьего снадобья по приказу орка, устроившегося на ночь в соседней комнате и закрывшего дверь на засов...


Проснувшись, Хэлрос почувствовал запах жарящегося мяса - и острый голод. В комнату вошел Нхармр, велел идти за ним. На щербатом столе стояла глиняная тарелка с кусками жесткого жареного мяса, жестяная кружка с водой, ломоть черствого хлеба. Хозяин, устроившись на табурете, молча, со странным выражением на лице, наблюдал, как - поспешно, но аккуратно - ест гондорец; потом резким движением подвинул ему лежавший на столе осколок зеркала. Молодой человек едва не отшатнулся, увидев свое отражение. Грязные волосы - пыльные, спутанные, слипшиеся от пота; изжелта-бледная кожа; горящие огнем запавшие глаза, обведенные темной синевой - белки в кровавых прожилках полопавшихся вен; ввалившиеся щеки; запекшиеся, страшно растрескавшиеся губы...

- Жутко выглядит, да? А вчера вообще на восставшего мертвеца похож был. Ничего, я тебя скоро приведу в тот же вид, как тогда, когда мы встретились, а может, и лучше, - осклабился орк. - Работать заставлять не буду... во всяком случае - сегодня. Больной ты мне не нужен, восстанавливай силы.

К обеду совершенно оправившийся дунадан выбрался к реке, спросив позволения у Нхармра; с наслаждением смыл с себя грязь, выстирал пропотевшую одежду; лег в траву, глядя на ветреные облака, ненадолго задремал под неяркими лучами солнца; собрался домой и уже, почти одевшись, готовился надевать рубаху, когда из дома вышел Нхармр. Орк подошел, смерил оценивающим взглядом стройное мускулистое тело гондорца, проговорил:

- Ты, я вижу, хорошо сложен и силен, - гадко улыбнулся чему-то про себя. - А рубаху я тебе другую дам, без этого проклятого Древа, серую.


Эти слова больно ранили и оскорбили юношу, он вскинул голову, потемневшие серые глаза скрестились со взглядом орка. Тот, оскалив зубы, замахнулся рукой:

- Молчи! Не то изобью, - сплюнул под ноги, потом словно бы смягчился. - На первый раз прощаю, но - смотри!..


И потекли однообразные дни - и постепенно к Хэлросу вернулась физическая сила. Нхармр начал давать ему какие-то поручения по дому, сначала - простые: наколоть дров, принести воды, потом - заставил, угрожая побоями, стелить ему постель, стирать одежду, готовить пищу... К пленнику он после случая на берегу реки относился с затаенной ненавистью, но без насилия, хотя и любил поиздеваться над "тарком, которому сильно умные мозги мешают; не вышибить ли их из головы?". И только во сне молодой человек забывал страх и отвращение, охватившие его с первых минут после пробуждения в Мордоре. Ему часто снился отец, Белый Город, цветущие по весне поля Пеленнора...


Но однажды хозяин дома привел с собой еще одного орка - высокого и хмурого; в черных зрачках его горел странный огонь - и, пристально глядя юноше в глаза, отрывисто сказал:

- Это Гхырзог. Он отвезет тебя - ехать вам недолго. Вы отправитесь на юг, к морю Нурнен. Теперь ты, - с нажимом выдохнул прямо в лицо, - раб, снага... Забыл, как на меня глядел? А я вот не забыл. Собирайся, тарк.

Внутри - всю дорогу - ломкая звенящая пустота. Мысли ускользают - словно галька, которую перекатывает прибой... И вот - в пасмурный закатный час - подъем на гребень высокого холма, и - открываются взгляду серо-зеленые волны внизу и вонзающийся в море узкий полуостров, усеянный лачугами, сараями и длинными бараками, и на оконечности его - окутанный туманным маревом старинный замок из черных камней, и бледно-алым светится окно на вершине высокой башни...


Гхырзог, петляя по темным переулкам и ругаясь, провел безучастного ко всему дунадана к небольшому и какому-то перекошенному деревянному зданию с единственным окном, втолкнул в узкую дверь: вспыхнувшая сальная свеча в глиняной плошке скудно осветила стол с грубой посудой, стул, паутину под грязным потолком, закопченный очаг... Орк, пообещав разбудить, когда нужно будет, вышел, погрозив кулаком на прощанье. Гондорец проглотил сухарь, даже не чувствуя вкуса, и лег. И тут тоска обрушилась, обращая в пыль последние - бесполезные, ненужные уже - попытки сдержаться, не думать о слове, что обжигающим клеймом легло на душу... Огненные иглы вонзаются в виски, в лунной ночи - хочется до боли вжаться телом в жесткую постель, впиться зубами в кожу на запястье - так, чтобы до крови, до мяса - и умирает на губах беззвучный крик, и жгут веки слезы отчаяния - но пролиться им не дано: тот, кто силен, не может позволить себе плакать... Раб.

Часть III

Перед глазами - грязный пол, тяжелый сапог орка-надсмотрщика. Выплевывая кровь, текущую из разбитых губ, Хэлрос приподнялся на руках, темным от боли и бешенства взглядом вонзаясь в небольшие мутно-зеленые глаза орка, который инстинктивно заслонил лицо рукой. Сколько времени прошло с тех пор, как он здесь - неделя? месяц? год? Выматывающе однообразные дни, сливающиеся в одну серую массу: насмешки и издевательства надсмотрщиков - побои - тяжелая, черная работа - короткие, сгорающие в пламени усталости ночи - бледные рассветы - подъемы - кнуты орков - вскрики - стоны...

Он злобно огрызался в ответ на каждую насмешку орков; его били - до крови, пороли кнутом - до потери сознания - и относились со своеобразным мрачным уважением. И - со страхом. Орки не могли понять, почему он до сих пор не сломался, как сломались другие рабы, раздавленные уже самой тяжестью этого слова - снага - некоторые ведь даже заискивали перед орками, чтобы - хотя бы на час - отсрочить удар плети, получить не один, а два тонких ломтика солонины на обед...

Более всего ненавидели орки тех вастаков и харадрим, которые не пожелали покориться Саурону; сколько раз гондорец хоронил их - страшно изуродованных, забитых до смерти - и, сам не зная почему, беззвучно и бесслезно шептал: "Простите", закрывая узкие глаза или бросая первую горсть вязкой нурненской земли на темную кожу еще недавно, еще вчера живших и работавших вместе с ним людей...

А однажды - грозовой ненастной ночью, когда в бурлящее море били белые молнии, распарывавшие беззвездное небо - с востока вернулся тот, кого орки почтительно называли Хозяином. С тех пор в лагерь стали иногда наведываться рослые охранники замка, закованные в черные доспехи. Чаще всего они выбирали самых старых и немощных рабов и увозили их в замок. Назад не вернулся ни один. "В милосердии своем Хозяин подарил им смерть. Сколько бы еще они страдали здесь, медленно умирая от болезней и старости?" - говорили орки. Иногда черные стражи забирали и молодых красивых невольников - те изредка возвращались: пустыми глазами смотрели на товарищей, избегая их взгляда, в ответ на расспросы - молчали, работали и жили - словно механизмы, машинально, монотонно, и скоро умирали - так гибнут подточенные и прогнившие внутри деревья, с виду юные и могучие...

Однажды его разбудил Гхырзог, велел вымыться, выдал чистую одежду. И громом поразили его слова:

- Работать не будешь сегодня. За тобой Хозяин пришлет.

За окном загрохотали сапоги, блеснуло черное золото доспехов... Хэлрос решил, что не сдастся без боя. Схватив нож, полоснул по глазам первого из охранников замка, но сбоку навалились еще двое, чем-то оглушили... В воротах замка очнувшийся дунадан рванулся с бешеной силой, но орочьи пальцы стиснули его так, что о побеге и думать было нечего. И - бесконечные лестницы, и дрожащий свет дымных факелов... Наконец - окованная железом дверь. Командир орков произнес какое-то слово - странное, резкое и скрежещущее - на неведомом языке - и створки медленно открылись...

Залитый трепещущим красноватым светом круглый зал под самой крышей башни, в воздухе витал липкий приторно-сладковатый страх; ковры, гобелены, каменные статуи; в противоположном конце его высился массивный трон из черного железа. На троне - величественная высокая фигура в черных одеяниях; на груди - украшение - оправленный в золото большой рубин на цепи, и в глубине его - тьма: словно объятое пламенем багровое око с вертикальным зрачком; на пальце - источающее холод серебряное кольцо с красным камнем.

Глухо отдавался под каменными сводами голос:
- Подведите его ближе.

Орки, поставив на колени, вытолкнули скрипевшего зубами от бессильного бешенства и все еще пытавшегося вырваться Хэлроса на середину комнаты.

- Хэлрос, значит... У тебя серые глаза, темные волосы. Ты - нуменорец, да еще и чистокровный?.. - не вопрос, а утверждение прозвучало в хриплом властном голосе сидевшего на троне. - Тем лучше...

По знаку Хозяина орки сорвали с пленника рубаху, связали ему руки за спиной и, благоговейно поклонившись своему господину, вышли из зала, закрыв за собой массивные двери.

Тот, кто сидел на троне, поднялся; снял капюшон - в черных с проседью волосах блеснул серебряный обруч с тускло мерцающей жемчужиной. В благородном - сухом и бледном - лице, на котором застыло холодное высокомерие, не было бы ничего необычного, если бы не сверкающие глаза - острые осколки серо-голубого льда, под которым плещется багрово-черное безумие, расширенные зрачки - бездонные колодцы в непроглядную Тьму.

Длинными холодными пальцами взял раба за подбородок, до крови оцарапав ему кожу на горле острым синеватым ногтем. Голос слегка вибрировал:

- Тем лучше - сказал я; о да, тем лучше - для меня, Угруагана, последнего потомка Хэрумора. А ты... Нет, Хэлрос, родич мой, ты не умрешь сегодня; я не стану тебя убивать, хотя это была бы великая честь - вижу, ты боишься не смерти... - отступил на несколько шагов. - Твое тело, такое красивое - я велю казнить орков, оставивших у тебя на спине эти шрамы... - и сильное, будет принадлежать мне, а потом - мое Кольцо возьмет твою душу, подарив взамен Пустоту... Но - что это?! Владыка!.. - крик перешел в режущий уши вой, потом - в визг, от которого у гондорца помутилось в глазах...

Вдруг донесся далекий гул, словно где-то рухнули горы - и земля содрогнулась, полопались стекла; небо на севере полыхнуло красным, налетевший западный ветер изорвал бледные тучи и понес их прочь. Черный нуменорец, не переставая выть, согнулся пополам, закрывая лицо руками, а потом резко выпрямился - рассыпался пылью рубин в Кольце - и рухнул лицом вниз, в выбитое окно - на острые черные скалы, о которые разбивались в белой пене бессильного бешенства волны Нурнена... И пали заклятые ворота.

Путь вниз для Хэлроса был свободен - орки или убили себя, или в ужасе бежали - чтобы погибнуть от рук рабов. Он спустился вниз и, выйдя из замка, впервые за долгое время вдохнул полной грудью: Тьма пала, Саурона больше нет. Бесконечно жаль тех, кто уже этого не увидит...

В лагере поднялось восстание, орки, пытавшиеся сопротивляться, были перебиты; немногих сдавшихся пощадили, поселив в старом сарае, на который падала тень башни. Рабы ликовали, обнимались и плакали от радости. Многие из них - особенно родом из Руна, Кханда и Харада - собрались в дорогу и вскоре покинули мрачные берега горько-соленого от слез моря.

А на пятый день с севера явился отряд гондорской конницы, и при виде черного знамени с Белым Древом никто не радовался так, как Хэлрос.

- Я из Гондора, я мечтаю вернуться в Белый город... друг, - прерывающимся голосом сказал он командиру отряда, лицо которого смутно напоминало о чем-то из той - далекой и воскресшей - жизни.

Тот улыбнулся и крепко обнял соплеменника, хотел спросить имя - и осекся, вдруг узнав в нем того задумчивого подростка, которого когда-то высмеивал за излишнюю любовь к чтению и рассеянность... Он, несмотря на все, за пять лет почти не изменился внешне - только глаза стали совсем другими...

Эпилог

Хэлрос стоял на балконе своего дома, прислонившись к белым каменным перилам, глядя на закат, вдыхая вечернюю прохладу, и ветер теплой невидимой рукой касался лица, ерошил волосы... За очистившимися от тени горами Эфел Дуат садилось солнце, на востоке был разлит золотой свет...

Ему было только двадцать пять лет, и душа его, несмотря на перенесенные страдания, была жива и чиста. Испытания только лишь закалили его натуру, все наносное, лишнее - ушло; остались - сострадание к чужой боли, сплетающееся с равнодушием к своей; всепобеждающая жажда жизни - так прорастают семена степных трав на земле Нурна - искренность, открытость миру, жажда знаний, счастья и тепла... И, словно чувствуя это, все чаще улыбалась ему, выходя по утрам из соседнего переулка, красивая целительница Ласвен, и в прозрачно-синих глазах ее искрились золотые блики...

На миг печаль туманной дымкой заволокла глаза. За грозные годы, которые гондорец провел вдали от родных земель, Тень коснулась смертоносными когтями и старых друзей Хэлроса: Лархонн погиб на Пеленнорских полях под ударами топоров, защищая своим телом Форлонга; Анарадан был захвачен в плен корсарами Умбара и обращен в раба на галере - и, хотя Арагорн освободил его в Пеларгире, тень пережитого страха и непомерной усталости как-то незримо надломила южанина, смех его теперь звучал редко; при защите стен Раммас Эхор был ранен орочьей стрелой в плечо Иорлас, и с тех пор левая рука ему не вполне повиновалась...

Хэлрос, постояв еще немного, вошел обратно в дом и, тепло и кротко улыбнувшись заворчавшему было отцу, погрузился в собственноручно переписанные с библиотечной книги тексты, повествующие об истории Белерианда...

Все было так же, как прежде, пять лет назад. Только не было Тьмы. Не было боли и страха. И Король вернулся...